Артём Ферье

Российские либералы, друзья Украины, конечно же, никогда не угомонятся, рассказывая украинским националистам, что зря те задвинули русский язык ради мовы.

Уж и Зеленский выучил мову, и Арестович, и Матвей Ганапольский бойко на ней шпарит, а в нашей-то семьи и кошка Куська прекрасно понимает сюжеты ТСН (но не во всём согласна, конечно, ибо критична) — а московские либералы всё рассказывают, какой это тяжкий и неблагодарный труд, учить украинский язык, когда надо было просто оставить русский, ведь им украинцы и так владели почти все, а украинским — не все.

Нет-нет, говорят они — ни в ком случае не подумайте, будто бы здесь имеется какая-то великодержавная спесь и пренебрежение к украинскому языку как к «хуторскому недоразумению, порождённому австрийским генштабом».

Ни в коем случае.

А просто, говорят они, вопрос сугубо прагматический.

Просто вот так повелось, что именно русский — гораздо лучше годится на роль лингва-франка постсоветского пространства, а потому и в Украине его нужно было сделать официальным государственным.

Просто — логика, преследующая всеобщее удобство.

И я понимаю этих московских либералов, радетелей за украинское удобство, но, честно, становится жаль украинских «националистов» (коих теперь-то уж, стараниями Кремля, в мире даже куда больше, нежели населения собственно Украины).

Поэтому — дарю метод разоружения доброхотов, в очередной раз предлагающих выкинуть мову на «свалку истории» и заменить её русским, как якобы более практичным и удобным.

Я бы говорил так.

Да, конечно, это здравая и рациональная идея, отрешиться от всяких предрассудков и использовать тот язык, который удобней.

Вот только с русским есть та проблема, что простым и удобным он может казаться лишь тем, кто учил его с раннего детства и пропитался насквозь.

Хотя и прирождённые русофоны — в действительности никогда не говорят по-русски стопроцентно правильно.

Даже я — говорю «торты», а «торты», «тапочек», а не «тапочка», «позвонишь», а не «позвонишь», «одеть куртку», а не «надеть».

То есть, я знаю, что на данный момент «академия» полагает такие варианты «неправильными», но - мне даже лень с ней препираться. Пусть довольствуется тем, что я говорю «сыворотка», а не «сыроватка» (как правильно «на самом деле»).

Но и помимо таких тонких лексических нюансов (которые есть в любом языке, и гуляют туда-сюда со временем и пространством), русский — и чисто грамматически очень нерегулярный, очень такой «эклектичный» язык.

Это связано с его непростой историей, которую здесь мы расписывать, конечно, не будем, но итог таков, что в русском существует очень, очень много вещей, которые затруднительно как-то систематизировать, а нужно просто зазубривать.

И если в английском имеется всего-то под сотню неправильных глаголов, которые проявляют свою неправильность лишь в прошедшем времени да пассивном причастии, то в русском — иррегулярности могут встречаться где угодно, в любой из тех трёх миллионов форм, что принимает русский глагол.

Однако ж, главная засада для иностранцев — это даже не глаголы русские, а существительные (и прилагательные). Вот эта система склонения по падежам, где их якобы шесть, а на самом деле не меньше девяти, причём локативы и партитивы вспыывают совершенно неожиданно для иностранцев. То есть, в словарных статьях запросто может не указываться, что слово «дым» образует «о дыме» в предложном, но, внезапно, «в дыму» в локативе. И таких примеров — масса. Но — никакого гайда, чтобы заранее предсказать, «ординарные» будут у существительного падежи или «расширенные». А уж как гуляет русское ударение в падежных формах — так никакой молодой казак по Дону так не гулял.

В украинском — конечно, тоже есть падежи, поскольку это близкородственный и тоже синтетический язык, и он тоже имеет довольно замороченную глагольную систему (хотя лично мне она показалась проще русской, даже несмотря на два будущих имперфекта), но фишка в том, что украинский — не претендует на роль лингва-франка постсоветского пространства, который ценен был бы простотой освоения и удобством применения.

Но коли на эту роль претендует русский — придётся, видимо, произвести некоторые его модификации, чтобы немножко разгрузить, избавить от его «оглушающих» сложностей и иррегулярностей.

И начать, наверное, следует с падежной системы.

И — просто отменить её.

Вот взять — и отменить.

Но как же быть с главным достоинством синтетических языков, ясностью в вопросе о том, «кто на ком стоял», благодаря падежным окончаниям?

Ведь, говорят, именно благодаря склонениям, благодаря падежным окончаниям — и возможно в русском по-всячески играть с порядком слов, а по-любому понятно, где субъект, где объект.

Да?

Ну вот вам фраза:

«Глюканол содержит также завихрин».

И — кто тут «на ком стоял»? Кто что содержит?

Довольно забавно, что именно основное назначение синтетической системы падежей, различение субъекта и объекта через падежные окончания, совершенно «проваливается» в русском, когда номинатив и аккузатив имеют абсолютно одинаковые формы (кроме первого склонения и одушевлённых сущностей).

Ну а когда так — то нафиг вообще нужны падежи и склонения в русском языке?

Да уж вернее предлогами обозначать те роли, которые играют существительные во фразе.

А где нет предлогов — ввести их, присовокупляя к неизменному именительному падежу.

Скажем, родительный падеж, ныне беспредложный его вид:

«Это книжка Марины».

Меняем на «Это книжка у Марина» - и всё замечательно, всё понятно.

А когда происхождение подразумевается — то будут предлоги «от» или «из».

Творительный падеж?

Да тоже легко.

«Он был сбит машиной» - «Он был сбит от машина».

«Ему проломили череп молотком» - «Ему проломили череп с молоток» (ну или - «при молоток», до чего мы сократим «при помощи молотка»).

А собственно беспредложный винительный?

Ну, добавить предлог «на». Можно даже два раза, как предлог и послелог, чтоб уж точно обозначить объект и отделить его от субъекта.

«Ему проломили на череп на с молоток».

Разве не заиграла банальная, протокольная даже фразочка новыми чарующими звуками и яркими красками?

Вот только с дательным осталось разобраться.

Никаких «ему».

«До он проломили на череп на с молоток».

Вот так — совсем шикарно, не находите?

И ведь классика — тоже новую привлекательность обретёт, когда принарядить её по-современному.

Вот возьмём самый классический, самый такой разроманистый роман русской словесности.

Возьмём самое его начало:

Eh bien, mon prince. Gênes et Lucques ne sont plus que des apanages, des поместья, de la famille Buonaparte. Non, je vous préviens que si vous ne me dites pas que nous avons la guerre, si vous vous permettez encore de pallier toutes les infamies, toutes les atrocités de cet Antichrist (ma parole, j'y crois) — je ne vous connais plus, vous n'êtes plus mon ami, vous n'êtes plus «мой верный раб», comme vous dites.

Ну, это-то трогать не будем, тут сохраним аутентичный говор, известный как «веритабль петербуржьен».

Да и тут-то — всё довольно «аналитичненько», «беспадежненько», и даже «мой верный раб» - не портит.

Но вот пойдём дальше.

Он говорил на тот изысканный на французский на язык на, на который не только говорили, но и думали наши деды, и с те, тихие, покровительственные интонации, которые свойственны до состарившийся в свет и при двор значительный человек.

Ну, немножко непривычно, конечно, но — всё же понятно, нес-па… на?

Зато — насколько проще стало, насколько легче освоить такой вариант русского, а высвободившееся время — направить на изучение Джава-скрипта или Питона, если уж говорить о прагматической пользе.

Дальше можно и с глаголами поработать, но, полагаю любой радетель за «русский как удобный постсоветский» - взвоет уже на этом месте.

Ибо в действительности он вовсе не стремится к некоему утилитарному и общеприемлемому языковому удобству.

Нет, осознанно или нет, но к чему он стремиться — так это к удобству применения конкретно своего(!) культурного и языкового багажа, вложенного с детства, а шаг влево-вправо — воспринимает как жутчайшее насилие над своей отдохновенной головой.

Поэтому можно совершенно безбоязненно обещать таким персонам принятие русского языка как официального — но только при условии, что он будет чуточку «оптимизирован», дабы действительно сделался пригодным на роль «лингва-франка».

И такое предложение — неизбежно будет воспринято примерно так же, как японская интеллигенция воспринимает призывы отказаться от иероглифов (которые ещё кое-как оправданны в изолирующем и тональном китайском, но в агглютинативном японском — просто не пришей к пизде рукав).

Ну и так же, как весь девятнадцатый век отвечали на призывы убрать из русского правописания концевые еры и яти, давно утратившие какой-либо смысл.

«Нет, наши жопы в школе страдали, постигаючи эту херню — вот пусть и дети наши горюшка хлебнут».

Смею заверить, никто из радетелей за языковое удобство — никогда не смирится с такими реформами, которые бы на самом деле обеспечивали сие удобство, но выбрасывали бы в утиль лично его драгоценнейшие языковые навыки.

И, конечно, такой приём риторической защиты — в чём-то схож с тем, что рекомендовалось в ответ на подколки на малолетних зонах.

Дают, к примеру, веник, и говорят: «Сыграй на гитаре».

И надо отвечать: «Сыграю, легко — вот только струны натяни».

Ну или подводят к подоконнику - «Сыграй на пианино». «Сыграю — если крышку откроешь».

Глупость, конечно. От скуки.

Но и докапываться до людей в другой стране, указывая им, как строить у себя языковую политику — тоже глупость от скуки.

А потому и ответ может быть такой же.

«Да легко мы примем русский как ещё один государственный — вот только подрихтуйте малешко, сделайте поудобней и пологичней».