Артём Ферье

В Корпорации, к которой я имею честь принадлежать, любят озадачивать неофитов каверзными вопросами.

Помню один такой, когда я только-только «вступил в ряды». Это была середина девяностых, мне было девятнадцать — тот возраст, когда кажется, что уже знаешь ответы на все вопросы, потому что ещё не встречал те, на которые не знаешь.

«Артём, представь, что ты — американский магнат. Горнодобывающие производства, металлургия, транспорт».

«Коньяк и сигара прилагаются?»

Говард без лишних слов достаёт из бара две Коибы: Мартель и гаванны. Да, когда нужно вжиться в образ — у нас не принято жмотничать.

«Итак, - продолжает Говард, - ты — американский магнат. И сейчас — сорок третий год. И вот к тебе приходят некие в высшей степени очаровательные люди, и они заявляют, что у них есть возможность вызволить кое-каких узников из лагерей смерти в Германии. Что, помимо приятного морального чувства, может дать тебе и неплохие политические бонусы — а ты не чужд политических амбиций».

«Правда, - продолжает Говард, - для этого потребуется как-то «отблагодарить» функционеров нацистского режима, чтобы они помогли организовать переправку узников. И речь не о долларах: напротив, они сами готовы заплатить. Речь — о некоторых товарах, которые в данный момент Германии затруднительно получать. Вольфрам, молибден, марганец. То, чем занимается твой концерн».

«Естественно, - уверяет Говард, - сделка будет проведена максимально конфиденциально, через нейтральные страны Латинской Америки. Там у твоего концерна имеются предприятия, но официально груз вообще никак не будет связан с вами».

Молчим, я выпускаю колечко.

Немного поразмыслив, говорю: «Ты хочешь знать, что я думаю по этому поводу?»

Говард: «О, конечно, это всегда заманчиво — узнать мысли».

О да, он меня понял.

И я излагаю то, что думаю про себя. Вернее, что бы думал тот американский магнат, если б он был мной.

«Мысли такие. Извините за пафос, но нацизм действительно враг всего живого и он должен быть уничтожен. Это не просто разборка за уточнение демаркационных линий или торговые привилегии на спорных рынках. Тут всё гораздо серьёзней, гораздо фундаментальней. Если нацисты победят — не будет никаких «спорных рынков». Даже не хочется думать, что будет в случае их победы. Поэтому цель — вырвать у Райха жало, обломать клыки и когти. Любые деловые интересы, любые политические амбиции — блекнут и никнут перед этой генеральной целью».

«Далее. Молибден в их броню и вольфрам в их подкалиберники — уж точно не поспособствует скорейшему достижению этой цели. Война продлится дольше, больше погибнет наших солдат. И если брать моральную сторону, то не вполне ясно, почему жизни тех, кто сражается с Райхом, должны приноситься в жертву ради тех, кого просто угораздило быть его узниками. Но если оставить моральную сторону моралистам, а брать только практическую сторону, то, буду откровенен: наши солдаты — полезны для победы, а те горемыки, недодушенные в нацистских газовых камерах — скорее всего, не очень полезны. Да, они могут посодействовать пропаганде, могут подбросить ещё ворох-другой страшилок про бесчеловечные нравы нацистов — но как будто в этом есть надобность к сорок третьему-то году, как будто кому-то ещё неясно, что из себя представляют наци».

Добавляю: «Разумеется, магнат, имеющий публичнополитические амбиции, не может себе позволить подобного рода откровенность в прессе или на кафедре или под возможный диктофон».

Говард посмеивается: «Конечно, это ведь твои мысли, а не слова. Тем и ценны. Но что бы ты сказал?»

Пожимаю плечами: «Естественно, я бы не стал торопиться с определённым ответом. Сказал бы, что нужно поразмыслить, кое-что уточнить касательно наших возможностей. Ведь не можем же мы просто так отгрузить налево десятки тонн стратегического сырья. Это неизбежно привлечёт внимание — а в мои планы не входит садиться на электрический стул за измену».

«Далее. Если я магнат с политическими амбициями — скорее всего, у меня есть выход на ребят из спецслужб, из разведки. И я бы воспользовался этим выходом. Пусть этих моих гостей возьмут в разработку. Они же могут пытаться окучивать и кого-то ещё. И, возможно, мы бы придумали некую такую комбинацию, чтобы получить узников в обмен на якобы(!) отправленные материалы — а транспорт словит торпеду где-нибудь в Бискайском заливе. Эти английские подводники — совсем озверели, совсем не уважают нейтральные флаги. Впрочем, это, конечно, мечты — возможно, и нереализуемые. Но так или иначе, я бы постарался намекнуть этим немцам, что близится время мира — и тогда будет особо цениться добрая воля к добрым делам, проявленная здесь и сейчас, особенно — проявленная бескорыстно».

«Но вольфрам и молибден ты бы им не дал? - уточняет Говард. - Даже — чтобы спасти сотни, тысячи жизней узников?»

Снова пожимаю плечами:

«Сэр, когда наши B-17 бомбят немецкие военные заводы — мы много думаем о том, сколько гибнет под бомбами персонала? И думаем ли мы о том, что многие из этих рабочих могут быть узниками лагерей, антифашистами и ненавистниками Гитлера? Мы это сознаём — но в данном случае это не имеет большого значения. Что имеет значение — снижение военных возможностей Райха. Для этого мы и бомбим заводы, мало считаясь с потерями среди пусть даже очень хороших, пусть даже очень сознательных людей, которые там работают. Это жёстко — но разумно. А в конечном счёте — в этой жёсткости есть истинный гуманизм. Чем быстрее мы разнесём военную машину Гитлера — тем меньше будет жертв, в конечном счёте. Но вот передавать немцам стратегические материалы ради вызволения какой-то горстки узников из тех миллионов, что нынче оказались в заложниках у «врагов человечества» - это будет не только весьма пошлый, дутый, напускной гуманизм, но и просто идиотизм».

Говард улыбается: «А если б речь шла не о неких безымянных узниках, но о твоих близких, родных?»

Я предвидел этот вопрос, поэтому отвечаю быстро: «Тогда это была бы другая история. Да, свои бойцы — ближе чужих узников, но родные — ближе безымянных бойцов. Если, конечно, среди бойцов у тебя тоже нет близких. Тем не менее, полагаю, чтобы вызволить каких-то конкретных своих родичей — мне было бы куда проще подкупить некоего конкретного гауптштурмфюрера из Мёртвой Головы, чем гнать через океан транспорты с «контрабандой».

Не сказать, что подобные беседы как-то радикально влияли на карьеру.

Нет, после этого не появлялось никаких записей в досье вроде «характер нордический, стойкий».

Но можно сказать, это просто была часть тренировки — размышление над непростыми выборами. Благо, жизнь изобилует ими.

Иногда же я сам себе задавал такой вопрос.

Вот предположим, сейчас сорок третий год — и я могу сделать так, чтобы Германия втянулась в свои довоенные границы, да даже на состояние на 38 год, до аншлюса Австрии — и это будет означать, что Война автоматически прекратится.

То есть, не будем анализировать историческую реалистичность такого сценария — но тут он даётся как аксиома: довоенные границы, безусловный конец военных действий со всех сторон.

Что ж, это сберегло бы миллионы жизней, потерянных в последние пару лет Войны.

Но при этом — не было бы никакого Нюрнберга, не было бы денацификации Германии, и скорее всего, гитлеровский режим вполне бы сохранился, а со временем, наверное, даже и смягчился бы.

Было бы примерно то же, что при Франко в Испании.

Гражданская война — то была лютая жесть, причём со всех сторон, потом, когда франкисты возобладали, они, конечно, очень жёстко прессовали своих противников, но уже к пятидесятым — стали довольно-таки «травоядными».

Так вот, готов ли я был бы на сохранение в Германии «национал-социализма с человеческим лицом» ценою досрочного завершения Войны?

Боюсь, что нет.

Боюсь, мне было бы важнее, чтобы немцы поняли, что проиграли — а не просто «недостаточно выиграли».

Более того, было бы важно, чтобы все остальные на примере немцев видели, что бывает с теми, кто чересчур возгордился и возомнил, будто может в одиночку идти против всего мира и цивилизованного мироустройства, творить беспредел «по праву сильного».

Чтобы видели — что просто не будет он сильным в этом случае. И это достаточная причина не быковать — даже если отбросить всякие моральные и «этикетные» соображения.

Впрочем, исторические уроки — не с первого раза и не всем идут впрок. Иногда — требуется закрепление материала на разных примерах.